Отец Кейси работал тренером по американскому футболу в старшей школе в Нефи. Я играла на трубе в школьном ансамбле, так что приходилось ходить на матчи и поддерживать наших игроков. Тара обожала футболистов, но меня, если честно, не слишком-то увлекали рассказы о каждом из них, об их победах, позициях в игре и красивой форме.

Тара все обо всех знала, а я обычно слушала вполуха. Мне кажется, наша с ней дружба сложилась именно благодаря ее способности беспрерывно болтать, несмотря на отсутствие реакции с моей стороны. Мне, как правило, было нечего сказать, а Тара просто не умела молчать, так что ситуация устраивала нас обеих. Я не знаю других людей, которые упоминали бы о своей любви к сплетням на визитных карточках. Визитка Тары гласила: «Хотите узнать, кто, что, как и кому? Просто спросите Тару Баллу» (ударение на второй слог!). Наверное, ее болтовня помогала мне восполнить нехватку общения. Все мои братья уже закончили учебу, женились или просто съехали, и я осталась одна с отцом. Папа был почти таким же молчаливым, как я сама, так что девчачьей болтовни – как, впрочем, и любой другой – мне не перепадало. Тара была только рада заполнить этот пробел.

Учитывая мои музыкальные умения, игра в школьном ансамбле была для меня примитивной задачей. Я играла первые партии на трубе. Нормального оркестра в школе не было. Когда я пришла в ансамбль в седьмом классе, я хотела научиться играть на чем-нибудь более классическом, вроде кларнета, но Тара сказала, что трубачи лучше всех целуются. Я решила, что мне с моей неловкостью точно не помешает дополнительная тренировка, и выбрала трубу. Тара играла на флейте… и делала это довольно плохо. Но в нашей маленькой школе конкуренции почти не было, так что кузину не выгнали из ансамбля. По правде говоря, она бы играла намного лучше, если бы не отвлекалась на болтовню. Да и розовые пузыри из жвачки, которые Тара так любила надувать, не способствовали совершенствованию. Мистер Хаккетт, руководитель ансамбля, запретил приносить жвачку на репетиции, но кузине то и дело приходилось вычищать «хуббу-буббу» из мундштука.

Репетиции ансамбля начинались за две недели до учебы, чтобы было время подготовиться к открытию футбольного сезона. Мы собирались в ужасную рань, потому что у футбольной команды шла «адская неделя», то есть тренировки по два раза в день. Ансамбль репетировал так рано, чтобы музыканты, которые играли в футбол, успевали освободиться к утренней тренировке. В маленьких школах такое бывает: спортсмены нередко играют в ансамбле, поют в хоре или играют в театре. По-моему, этим и хороши небольшие школы: чем меньше конкуренция, тем больше возможностей есть у каждого. За лето Тара все уши мне прожужжала про «милашку Кейси Джудда». Его отец, по словам кузины, гонял футболистов в качалку, готовя их к новому сезону. Тара даже ходила смотреть их тренировки на поле, взяв с собой бинокль, чтобы получше рассмотреть мускулы парней.

На первую раннюю репетицию я притащилась через силу, кое-как убрав кудряшки в хвостик, натянув старые, обрезанные покороче джинсы, нацепив заношенную футболку с надписью «Выживший» и надев шлепанцы. Добравшись до зала, я обнаружила, что мой стул занят. Я вздохнула. Когда уже Кейси Джудд усвоит, что это мое место? Я посмотрела на него – и не смогла оторвать взгляда. Кейси Джудд повзрослел. Широкие плечи, длинные ноги, которые он вытянул перед собой. Очки исчезли, как и брекеты. У него, как и у меня, волосы вились, только у меня были кудри светлого пшеничного цвета, как у отца (а также деда и прадеда), а у Кейси – каштановые. Он коротко подстригся, и его шевелюра уже не напоминала лохматую мочалку.

Я села рядом и смущенно произнесла:

– Вообще-то здесь мое место.

Я очень надеялась, что веснушки, покрывавшие мои щеки и переносицу в летнее время, не слишком бросаются в глаза. Я проклинала себя за то, что не удосужилась даже накрасить ресницы, длинные, но, увы, слишком светлые. Линзы я теперь носила чаще. Слава богу, я не поленилась надеть их с утра и тем самым спасла себя от абсолютного уродства. Кейси улыбнулся и приподнял бровь:

– Это мы еще посмотрим.

У него были каре-зеленые глаза. Улыбка заставила уголки его губ очаровательно приподняться, а на загорелых щеках появились ямочки. Я чуть со стула не упала. Никогда прежде улыбка не вызывала у меня такой реакции, но на этот раз она отозвалась у меня внутри. Это был удар ниже пояса, запрещенный прием. Секунда – и я пропала. Он снова попытался отвоевать у меня лидерство в секции трубачей, и впервые за много лет ему это удалось. Правда, на следующий же день я снова отбила свое место и больше ни разу ему не уступила.

Через две недели мы впервые поцеловались под звездами на берегу Беррастонского пруда. Несмотря на нашу неопытность, в этом поцелуе не было неловкости. Непосредственный, как вечерняя молитва. Простой, нежный и долгий. Я была влюблена до головокружения и наивно полагала, что так же бывает у всех. С тех пор мы стали неразлучны, так что даже наши имена слились в одно. Кейсииджози. Почти никто не произносил их по отдельности. С ним все было легко – и любить, и быть любимой.

В моей жизни и раньше были люди, которые любили меня, так что нельзя сказать, что мне не хватало любви. Но иногда мне хотелось внимания. Интереса к своей персоне. Я могла просидеть целый вечер с книгой, не требуя и не ища чужого общества. Я с удовольствием играла на фортепиано, и меня ничуть не задевало, если слушатели восхищались музыкой, не замечая музыканта. Мне нравилось быть воплощением спокойствия и постоянства для близких. Но порой я обнаруживала в книгах какие-то новые идеи или же мне самой приходили глубокие мысли, менявшие мое мировоззрение. Во мне просыпалось желание поделиться с кем-нибудь своим вдохновением, и я пыталась рассказать об этом отцу или братьям. Они вежливо замолкали на несколько секунд, а потом отвлекались на другие вещи, занимавшие их гораздо больше, чем мои внезапные откровения, и я понимала, что говорю сама с собой. Обычно я просто замолкала, видя, что им неинтересно, а они никогда не возражали и не просили продолжить.

Если я лезла со своей философией к Таре, она, как правило, несколько минут смотрела на меня пустым взглядом, а потом сводила глаза к переносице и восклицала: «Джоз, ты меня теряешь!» А я смеялась, потому что знала: так оно и есть. Оставалось только сберечь свои мысли для более благодарных слушателей. Тетя Луиза воспринимала все слишком буквально. Ее больше интересовали реальные, приземленные вещи, и она всякий раз останавливала меня, стоило мне «полезть в дебри». Соня во многом помогала заполнить эту пустоту, но ее мысли и замечания были мне намного дороже собственных. Я предпочитала молча впитывать ее мудрость вместо того, чтобы делиться своими умозаключениями.

Когда Кейси вошел в мою жизнь, он как будто с удовольствием слушал мои рассказы на любые темы. Обычно он внимал мне молча, периодически переводя на меня взгляд. Кейси чаще всего соглашался с моим мнением, а потом обнимал меня и говорил: «Джози, ты такая умная!» Никакой глубокой дискуссии с ним не получалось, но мне так приятен был его интерес, что я не обращала на это внимания. Мне нужно было, чтобы кто-то слушал меня, интересовался моим мнением, ценил меня и мои мысли, восхищался моими способностями. Разумеется, на эту роль лучше всего подходил влюбленный в меня мальчик. Все это было ново и прекрасно, и я упивалась таким непривычным для меня вниманием.